Рецензия Татьяны Семилеткиной на фильм «Ромео и Джульетта» 1968г. Режиссер: Франко Дзеффирелли

Вы знаете, когда подносишь к носу засушенный букет, то лёгкой волной начинают ударять запахи – пряные, тёплые, колеблющиеся, впитавшие в себя летнее солнце. Букет шуршит под пальцами, и невольно рождаются воспоминания, смутные, еле уловимые. Такие чувства у меня вызывала бессмертная пьеса Шекспира, необъяснимые, мучительно-сладкие.

Но что смогло их оживить, сбросить пелену, сдуть пыль с вечных строф? Фильм маэстро Дзеффирелли, который как цветок пустил корни в моей душе, напоил её влагой того воодушевления, что бывает с нами в минуту пьянящей радости или внезапной, неосознанной пока ещё влюблённости.

Поразительно... Когда я прочитала пьесу, Ромео, Джульетта, Меркуцио, Тибальт, казалось, все погибли. Но нет! Вот они, живые, реальные и ощутимые; смеются, танцуют, любят, умирают...

Я слышу шорох платьев, отчаянный звон клинков, забытую песню, дышу другим воздухом, но вот чьё-то тело падает на раскалённую солнцем площадь... Нет никаких сомнений и полутонов, всё, как в театре, всё как в последний раз.

Джульетта – девочка со взрослыми зелёными глазами, где смешались любовь и любопытство, порывистая, сильная... «О, там восток, Джульетта – это солнце!» – такой была Оливия Хасси весь фильм. Ромео – тот ли это грустный юноша, которого мы привыкли видеть? В его меланхолии, горьком забытьи появилась глубина, цинизм отошёл на второй план, пускай не сразу, но переживая свой момент «взросления». Как там у Волошина? «Нет в мире радости светлее, чем печаль!»...

А ещё Меркуцио, любимый Меркуцио, о котором столько написано! Злой, ироничный, надломленный, вдохновлённый, ужасно одинокий, какой он? Уже не тот романтичный весельчак и не просто «друг Ромео»: свободный бунтарский дух, совместный плод воображения Шекспира и Дзеффирелли, который добавил остроты, разлома в кровавый III акт, но никак не разрушил общей гармонии и целостности.

Меркуцио смеётся над всеми, но в первую очередь – над самим собой, снимая свою нелепую маску только перед смертью, снимая маски со всех присутствующих там, на площади, с нас, по эту сторону экрана. И снова смеётся – так заглянув в необъятную бездну, мы ужасаемся тому, что там видим.

Узрел ли её Тибальт, когда из его груди вылетал последний вздох, а руки беспомощно сжимали рану? Жестокий, горячий дуэлянт, для которого ненависть и месть стали центром жизни. Задиристый наглец, что ищет любого повода для ссоры. Невзрачный персонаж, появляющийся на сцене как жалкий провокатор, единственный, кто всё ещё верит в необходимость крови.

А может, любящий брат, верный семейным принципам, мужчина долга и чести, человек, которому всегда отвечали жестокостью? Итальянский Долохов, который отдаст жизнь за тех, кого любит, «а остальных передавит, коли станут на дороге...» Что ж, как знать?

И далее кульминация – пленительная, щемящая грудь, как рука музыканта сжимает струны в предсмертном пении скрипки. Мир, залитый ли таинственной луной, жарким ли солнцем, становится иррациональным, обманчивым, будто картина, натянутая на холст; вот-вот упадёт ширма, разоблачится обман, сейчас, сейчас мы узнаем самую главную тайну... И занавес приоткрылся. «Дальнейшее – молчанье».

Сонный Петербург молчит, над его старым небом колышется рассвет. Мы не в Вероне, но старик Бродский ехидно напоминает: «Колокола до сих пор звонят в том городе, Теодора». Здесь печаль куда сильнее радости, которая, как сырость, проникает во все уголки наших душ, а нервы щекочет непреодолимая тяга к югу. И непонятно – уснули мы или только пробудились. И что же это было – явь или всего лишь мечта, лишь сон в летнюю ночь?

 Автор: Татьяна Семилеткина, Санкт-Петербург